Владимир Набоков, отвечая на критику его статей о русских писателях американского филолога Мориса Фридберга, сетовал на то, что критики не только не читают книг, но не смотрят даже именные указатели. (см. «Strong Opinions»)…
Книга «Питирима Сорокин. Человек вне сезона» уже более десяти лет в Интернете…
Прочитать можно в любом конце земного шара…
А вопросы приходят…
Вопрос из Нью-Йорка…
Просят уточнить, кто такая Елена Михайлова из Архангельска…
И присылают ее письмо, уже переведенное на английский…
Arkhangelsk, Politseyskaya street, 43.
December 22, 1915
Dear Elena Ivanovna! How do you spend your holidays? I hope, good? At us a thaw and it is sick. I could not bear it any longer. In two hours I’m going to the depths of Finland for three or four days … I do not take a single book with me. I’m going to sleep here, go out and write nonsense, called a novel, if there’s a mood … 27-26 I’ll be back here … If you get that, you’ll be very happy. Greetings to all yours and to your mother. Shake your hand. I wish to rest, recover and have fun.
Pitirim Sorokin
Впервые это и другие письма Питирима Сорокина к архангелогородке Елене Михайловой я опубликовал в середине 90-х прошлого века в журнале «Важская область»…
Потом эта переписка вошла и в книгу…
«В повести можно найти «горечь осенней полыни» от любви Сорокина к Елене Михайловой, архангелогородке, учившейся, как и Е. П. Баратынская на Бесстужевских курсах, — только на историко-филологическом отделении. Сохранилось несколько писем Сорокина к Михайловой. Они интересны не только демонстрацией высокого уровня любовных отношений русского студенчества начала XX века (не все же были арцыбашевскими «Саниными» или той «интеллигентной молодежью» о которой писал А. С. Изгоев в «Вехах»), но и дают дополнительные биографические сведения к жизнеописанию П. Сорокина. К сожалению, в письмах не поставлен год их написания. Все письма, кроме последнего, мы относим к 1915 году. Последнее же, вероятно, относится к 1916-му…
22 января 1915 г.
Хорошая Елена Ивановна. Прошу прощения за свой разговор по телефону. Сознаю, он был сух, даже нарочито сух, и Вы правы, что я злой, но что делать? К сожалению, человек не камень, а потому ему свойственно волноваться, а иногда и слишком. Чем объясняется моя сухость, Вам приблизительно известно. Мне недавно 2–3 вечера было очень грустно — и скажу правду — даже обидно. Отсюда вывод. Я решил больше у Вас не бывать. Вас не видеть и т.д. Теперь вижу, что это было неумное решение. Прошу прощения и буду рад Вас видеть, если Вы вздумаете и захотите побывать у меня. Чем скорее — тем лучше. Может быть, завтра, то есть в субботу? Жму руку. Питирим.
Москва. Националъ-отелъ. 23 мая 1915 г.
Увы! Дорогая и хорошая Леля. На север мне не пришлось ехать. Волею судеб еду на юг. 21-го выехали их Питера. 22-го прибыли и сегодня, 23 убываем отсюда в Рыбинск… Слава Богу, и то, что я выбрался из Питера, а то последние дни после твоего отъезда я чувствовал куда как неважно. Было грустно, было скучно, работа валилась из рук и один вечер даже заболел и провалялся в кровати, хотелось поехать на Север, отдохнуть там, повидать и тебя… Вечером от скуки пошел на открытие общества сближения Англии и России, из-за чего мы и приехали в Москву. Днем же, кроме того, я познакомился с Милюковым и Родичевым. О заседании общества, вероятно, прочтешь в газетах… Ты, наверное, уже знаешь, что Петю34 выпустили? Получила ли мое письмо с виршами? Когда думаешь быть в Устюге? Из многих слов твоих особенно ясно и отчетливо вспоминаются мне твои слова: «Вот, ведь какой!» Их ты говоришь тогда, когда рассердишься на кого-нибудь… Тут и милый упрек, и нежность, и огорчение, и какая-то чистая доброта — что их никогда не забудешь и всегда будешь помнить… Милая, милая Леля, я от души благодарен тебе за это и за те светлые минуты, которые мы проводили вместе с тобой. Не знаю, что ждет и что даст будущее, но прошлое никогда не исчезнет, и хотелось, чтобы и впредь оно осталось таким же светлым, ясным, как ясно сегодня синее небо. Хотелось бы, чтобы и в твоей душе оно не вызвало ни теперь ни в будущем ни одного надрыва, ни упрека… Когда я непостоянный и ветреный человек — пытаюсь разобраться в своем чувстве к тебе, то нахожу какой-то сложный клубок различных чувств, тут и привязанность «старика» к дорогому ребенку, тут и обожание грешником небесной чистоты, есть здесь и нежность очерствевшего сердца к хрупкому цветку и многое еще чего трудно передать словами. Жаль, что мы долго не увидимся… Ну пока кончаю, любимая Леля. Жду от тебя большого и длинного письма. Если не напишешь, то я перевью свое горе веревочкой и повешу его на первой осине и буду жить без сердца. Крепко, крепко целую твои милые руки. Питирим.
Следующее письмо написано уже из харьковского имения М. М. Ковалевского.
5 июня 1915 г.
Вчера получил твое письмо, милая и хорошая Елена! Был очень рад, собирался ответить, но отложил до сегодняшнего вечера. После длинных скитаний из Москвы в Рыбинск, из Рыбинска по Волге в Саратов, оттуда в Харьков мы прибыли в имение М. М. и вот уже пятый день живем в нем. Живем хорошо. Тихо и мирно. Втроем — М. М., Юрий* и я, не считая штата прислуги, рабочих и работниц… Ради разнообразия завтра, может, поедем в театр в Харьков… Одно время я хотел поехать на Север, теперь охота постепенно падает, хоть бы и хотелось повидать тебя, заглянуть тебе в глаза… Кажется, однако, не поеду, М. М., конечно, не задержит меня, но говорит, что ему грустно расставаться со мной как с хорошим другом. Да и мне начинает нравиться здешняя ритмическая жизнь… Эх, милая, дорогая Леля, хорошо вообще жить. Чем дольше я живу, тем больше от удивления хлопаю глазами. Куда еще жизнь занесет и что она преподнесет? Будем жить — увидим… Привет устюжанам.
Вероятно, П. Сорокин не выдержал. Чувства взяли верх, и он поехал на Север…
«Котлас. 5 августа. (1915 г.).
Дорогая, любимая, очень любимая Леля … но это не важно, а важно и хорошо то, что я тебя люблю. Люблю по-своему, но люблю. Грешен, люблю временами и других. Увы! Мое сердце, умеющее любить многих, но ведь ты знаешь это и знаешь, что в то же время очень тебя люблю. И ты ведь не сердишься на меня за это?.. Мне было грустно, когда ты уехала из Великого Устюга… В субботу пошел в город к тебе, но у сада встретился Борис и на мой вопрос: «Уехала Е. И.?», — услышал, увы, — «Да»… Сегодня выезжаю на Вятку. Думали было ехать на Архангельск… Трудно добыть билеты и решили на Вятку. А хотелось бы повидать сейчас тебя. У тебя были такие красивые глаза в последний вечер… Твой голос — милый из милых. Как ты поживаешь в богоспасаемом Сольвычегодске? И когда думаешь ехать в Питерские края? Приезжай поскорей, а то я буду скучать и брюзжать. Если бы сообщение с Сольвычегодском было получше, ей богу приехал бы на часок повидать тебя, пожить неделю с тобой, посмотреть в твои милые глаза, заглянуть и утонуть. Как бы я хотел крепко, крепко обнять тебя, распустить твои волосы и целовать, целовать… Но «увы»… А потому ставлю точку… Быть может, черкнешь что-нибудь в Питер. Буду рад. Целую крепко. Твой Питирим.
В почтовой карточке, отправленной из Петрограда в Архангельск Елене Михайловой по адресу: Полицейская улица, д. 43, П. Сорокин писал:
22 декабря 1915 г.
Милая Елена Ивановна! Как Вы проводите каникулы? Надеюсь, хорошо? У нас оттепель и тошно. Я не вытерпел больше. Через два часа еду в глубь Финляндии дня на три-четыре… С собой не беру ни единой книги. Собираюсь тут спать, гулять и писать чепуху, называемую романом, если будет настроение… 27–26 буду обратно здесь… Если черкнете что, очень обрадуете. Привет всем Вашим и маме. Жму руку. Желаю отдохнуть, поправиться и весело провести время. Питирим Сорокин.
Через пять дней он вновь пишет в Архангельск:
27 декабря 1915 г.
Милая Леля! Как уже писал Вам, 22 я уехал в Финляндию, прожил три дня, отдохнул и 26-го возвратился и бесцельно болтаюсь от Понтия к Пилату… Все ли благополучно с Вами. Может, в Архангельске совсем нет бумаги? Или нечем писать? … Когда думаете выбираться в наши края? … ждущий горячо Вас, а в худшем случае Вашего письма… Жму руку. Больше не ругаюсь. Питирим.
Но все кончилось разрывом. Последнее письмо:
1 июля 1916 г.
Глубокоуважаемая Елена Ивановна. Позвольте прежде всего поздравить Вас с будущим законным браком и пожелать Вам от души радостной и безмятежной жизни. А затем у меня к Вам просьба. Если случайно сохранились у Вас мои письма, то я очень бы просил Вас возвратить их мне или лично, или почтой, или хотя бы через Зепаловых. Вам они теперь не нужны. А мне хотелось бы еще раз пережить по ним прошлое и затем вместе с тем, что вызвало их, превратить их в прах и пепел… Вы мне писали всего одну открытку и три письма, из коих одно не дошло. Сохранилось только одно письмо. По приезду в Петроград я Вам возвращу его. (Оно там осталось). Примите уверение в глубоком к Вам уважении и пожелания полного счастья в Вашем будущем и благодарность за то хорошее, которое Вы дали в прошлом. Искренне уважающий и благодарный Вам Питирим Сорокин».
(Юрий Дойков. Питирим Сорокин. Человек вне сезона. Биография. Том 1. (1889–1922). Архангельск, 2008. Стр. 46-50)
Е. Михайлова умерла при родах 1 марта 1919 года в Архангельске. Ее похоронили справа от входа на Вологодское кладбище…
Ее дом на Полицейской, 43 снесли лет 10 назад…
Юрий Дойков
1 сентября 2019
Архангельск
