Метка: Американский дневник

Осенним вечером 1994 года транзитом через Нью-Йорк я прилетел в Вашингтон. Деся­тичасовой перелет через океан да еще перевод часов (разница во времени восемь часов) — почти двое суток без сна. Но спать было невозможно…

Хай!— приветствовал меня чернокожий таксист и стал моим первым гидом по столице США. Родом из Сьер­ра-Леоне он, оказалось, бывал в Венгрии, Польше, Чехосло­вакии…   

Когда мы мчались от На­ционального аэропорта мимо знаменитого Арлингтонского кладбища, через Потомак, мимо мемориала Линкольна, здания Госдепартамента США и, наконец, по одной из глав­ных улиц — Пенсильвания-авеню выехали к Белому дому, было ощущение, кото­рое, вероятно, испытывали средневековые паломники, достигшие ворот Мадрида или Иерусалима…

Подсвеченный огнями, со­всем не помпезный, ночной Белый дом казался мне цент­ром мира, такого маленького и такого ожесточенного…

В США на такси не зеле­ный, как у нас, а желтый ого­нек. Сколько раз в Ленингра­де, Таллинне или Архангель­ске, когда последний троллей­бус уже ушел, таксисты выру­чали мёня…

«Зеленое в ночи — такси без седока… Залетное на час останься навсегда» — про­цитировал я по-русски амери­канскому таксисту. Он, види­мо, понял (язык поэзии ин­тернационален), засмеялся, хлопнул меня по плечу, и мы помчались дальше в сторону Капитолийского Холма.

Этот маршрут года два на­зад описывала приезжавшая в Архангельск из Портленда (американского города-побратима) профессор русской исто­рии Кристина Холден. Пом­ню, как трогательно выгова­ривая сложные русские слова, она сказала: «Я приехала Сюда работать в архивах, а меня все время зовут отды­хать на какие-то дачи!» Она чертила мне план: «Здесь Бе­лый дом, здесь Капитолий, здесь библиотека Конгресса, — и сказала: — До встречи в Вашингтоне, Юрий!» Я вспом­нил эти ее слова, когда мы медленно объезжали Капито­лийский холм и величествен­ное здание Капитолия.

Ранйим утром следующего дня под дверью своего номера в отеле обнаружил свежий но­мер «Вашингтон Пост». Го­родская, в общем-то, газета, но к ее голосу прислушивают­ся во всем мире. Наскоро пе­рекусив, вышел на Пенсильвания-авеню и направился к Белому дому. За пятнадцати­минутную прогулку до него не раз слышал русскую речь. У ворот Белого дома напротив Знаменитой лужайки — фото­графируется на память боль­шая группа школьников из России. И вот: мир — тесен! В Линкольновском мемориале ко мне подошел бывший од­нокашник по аспирантуре Ленинградского университета. Ныне он изучает в США сред­невековое право Великобрита­нии. Приехал в Вашингтон из Тюмени.

Ругает Ельцина, что до­вольно курьезно. Не будь ре­форм, вряд ли паренек из провинциальной Тюмени смог бы выехать дальше Ленингра­да и тем более изучать право, самое понятие о котором на­прочь отсутствовало и у на­ших властей, и у обычных граждан.

Между тем становилось все многолюдней. Много японцев, корейцев. В мемориале Тома­са Джефферсона посетителям раздают отпечатанные на многих языках, в том числе и на русском, «Декларацию не­зависимости», «Билль о пра­вах», «Речь Авраама Линкольна, произнесенную при освящении кладбища в Геттисбурге». Ищу имя перевод­чика. Оказалось: Владимир Набоков.

Впечатляло и посещение мемориального памятника ве­теранам войны во Вьетнаме. На черных гранитных стенах памятника высечены имена более 58 тысяч человек, по­гибших или пропавших без вести. Их имена перечислены в том порядке, «…в котором они взяты от нас». Вдоль сте­ны нескончаемым потоком идут люди. Масса цветов…

Вечером на приеме в конференц-зале отеля «Вашинг­тон» я познакомился с извест­ным российским мандельштамоведом Сергеем Василенко. Подготовленное им несколько лет назад в серии «Литератур­ные Памятники» замечатель­ное издание манделыптамовского «Камня» стоит у меня на книжной полке среди са­мых дорогих мне книг. Васи­ленко первым в России, когда цензурные клещи ослабли, опубликовал «Воронежский цикл» и «Сталина» Осипа Мандельштама. В брежнев­ские времена его квартиру КГБ неоднократно обыскивал. Сейчас же в России Сергей Василенко влачит жалкое су­ществование. Чтобы приехать по приглашению в Принстон­ский университет работать с рукописями Мандельштама, ему пришлось уволиться из… котельной.

Сергей Василенко расска­зал поразительную историю спасения материалов Ман­дельштама от КГБ американ­ским профессором Кларенсом Брауном. Браун перевел на английский язык и издал «Шум времени» Мандельшта­ма. В этом нет ничего удиви­тельного. Мандельштам часть мировой культуры. «Что же это за страна — Россия, уби­вающая своих национальных гениев?» — спрашивает Васи­ленко, еще несколько дней назад работавший кочегаром в подмосковном Фрязино, а сегодня в центре Вашингтона читающий бессмертные строч­ки — «Кто знает, может быть не хватит мне свечи …»

Здесь же, на приеме, я поз­накомился и с бывшим ше­фом «Радио Свободы» госпо­дином Бушем. Узнав, что я всего две недели назад был в Мюнхене, он стал вспоминать о своей жизни там. «Хорошая работа, зарплата, большой от­пуск…» Что ж, человеческие слабости у чиновников тоже интернациональны…

А вечером знаменитый Ва­шингтонский симфонический оркестр давал на Капитолий­ском холме традиционный концерт.

Когда к восьми вечера я подошел к Капитолийскому холму, меня ожидало незабы­ваемое зрелище (его можно сравнить, пожалуй, лишь с виденным мною в Мюнхене на Олимпийском стадионе концертом «Пинк Флойд»). Де­сятки тысяч людей стояли, сиде­ли, лежали, выпивали, закусы­вали, обнимались, целовались. Была полная темнота, только горели огни на подсвеченном озере перед лужайкой Капи­толия да вдали, в конце Национального Молла (нечто вроде московского Арбата, но в тысячу раз грандиознее) све­тился памятник Джорджу Ва­шингтону. Ровно в восемь ча­сов на сцену вышел дирижер (я подумал, что это М. Ростропович, но позже мне ска­зали, что его не было) и про­изнес: «Леди и джентльмены, национальный гимн!» И де­сятки тысяч человек встали…

Я вспомнил, как прошлым летом — 4 июля в День неза­висимости, мы шли с моим американским другом Сэмом Хестером в лесу под малень­ким американским городом Гендерсоном, в южном штате Теннеси и вдруг услышали протяжную хоровую песню. Мелодия ее напомнила мне наши северные песни в дерев­не под Холмогорами, где жила моя бабушка.

Что это за песня? — спросил я Сэма.

Это наш национальный Гимн, — ответил он.

Мы вышли к берегу реки, на котором вокруг костра сидели сотни молодых ребят (это был летний юношеский лагерь, в котором проводили лето дочки Сэма) и пели…

А Вашингтонский симфо­нический оркестр подарил мне и всем окрест три пре­красных, незабываемых часа.

На следующий день рано утром я улетел в Чикаго.

Юрий ДОЙКОВ.

ЛЕЙТЕНАНТ ГЛЕБ НИКОЛАЕВИЧ КИРИЛИН.
(1895 ЦАРСКОЕ СЕЛО-1920 ХОЛМОГОРЫ)
 
Доброволец Северного фронта.
Сын генерал-лейтенанта Кирилина, начальника военно юридической академии, председателя военно-окружного суда в Петербурге.
 
Сражался на Пинежском фронте.
Офицер связи при Британском командовании.
Все белогвардейцы, сдавшиеся вместе с ним в районе Сумского Посада на условиях сохранения жизни были, конечно, расстреляны чекистами.
 
Его вдова — Луиза Кирилина (племянница последнего шведского консула в Петрограде) работала в миссии Нансена в Москве и покинула Совроссию в 1924-ом…
Умерла после 1953года. В Канаде, вероятно …

«Где лебеди? – А лебеди ушли. А вороны? – А вороны остались». – эти строчки Цветаевой могли быть эпиграфом к воспоминаниям Луизы де Кирилиной Лоуренс «Другая зима, другая весна», опубликованных в США в 1977 г. на английском языке.

… В 40-градусную жару американского Среднего Запада августа 1995 года повеяло февральскими архангельскими морозами 1920 года, когда несколько тысяч солдат и офицеров Северной армии генерала Миллера выступили в свой последний поход к норвежской границе – навстречу смерти.

Среди них был и муж Лизы Кирилиной – лейтенант Глеб Кирилин. Но все по-порядку: 20-летняя шведка познакомилась с пленным русским лейтенантом в лагере для военнопленных в 1916 году в Дании. Глеб Кириллин, сын русского генерала, уроженец Царского села («Отечество нам – Царское село» – писал певец Свободы, но не империи – Пушкин), попал в плен тяжелораненым. Два его брата погибли в боях первой мировой. В 1917 г. Глеб Кирилин вернулся в Москву, но быстро понял, что режим, установившийся в стране после 1917 года не для таких как он. Едва избежав расстрела в ЧК, он возвращается обратно. В первых числах 1919 года в одной из церквей Копенгагена состоялось венчание русского лейтенанта и его шведской возлюбленной (Луиза была из знатной шведской семьи).

А вскоре Глеб уехал сражаться за свободу России на Север в Архангельск в армию генерала Миллера. Луиза последовала за ним. В своих воспоминаниях она не упоминает о декабристских женах, поехавших за своими мужьями, «государственными преступниками» в сибирскую ссылку, но когда она пишет о своем отъезде из Архангельска на пинежский фронт (вслед за Глебом), образы Катерины Трубецкой-Лаваль и Марины Раевской проступают в шведке очень зримо…

Большая часть почти трехсотстраничной книги воспоминаний Луизы Оскаровны (так звали ее в Архангельске) Кирилиной посвящены описанию событий 19919–1920 годов в нашем крае.

«Белое дело» закончилось поражением. Рыцари «белой мечты» уходят к норвежской границе. Лизу арестовывает ЧК, но, к счастью, вскоре выпускает.

Самые трагические страницы книги – это рассказ о поисках Глеба. «Лебединый стан» Цветаевой почти 40 лет пролежал в архиве Базельского университета, прежде чем был опубликован в Мюнхене. «Лебединый стан» в прозе ее шведской сестры, надеюсь, будет опубликован по-русски в Архангельске, а пока кратко о дальнейшем.

Лиза знала, что Глеб был захвачен в плен вместе с другими пятистами офицерами Северного фронта и отправлен в Москву. Выпущенная из архангельской тюрьмы она едет туда. Мечется между Покровским и Ивановским лагерями в поисках Глеба. Пронесся слух, что 500 офицеров, взятых на Северном фронте, отправлены обратно в Архангельск для «суда».

Лиза бросилась на вокзал. Там она встретила знакомую архангелогородку, произнесшую «каменные слова» – «Все мертвы»; в ночь с 7 на 8 июля (1920 г. – Ю.Д.) группа офицеров Глеб в том числе, расстреляны из пулеметов в Холмогорах…

Следующая глава книги воспоминаний Луизы Кирилиной озаглавлена «В поисках доказательств».

Трудно поверить в смерть любимого. Через руководителя приехавшей в Москву  шведской рабочей делегации Катю Дилстрем, Лиза пытается попасть на прием к Троцкому, чтобы получит точные сведения о судьбе Глеба. Но Троцкий «занят». Лизу принимает Луначарский и направляет ее к Менжинскому, руководителю ЧК заму Дзержинского. Ответа нет и от него.

В середине 20-х годов Луиза Кирилина уехала из России. До отъезда она работала в Шведском Красном Кресте. Она была с русским народом в страшные 1921–1924 годы, когда миллионы людей тогда умирали от голода, и она была в самом пекле – в волжских степях, в Новочеркасском и Ростовском регионах.

О судьбе Глеба ответ пришел только через 10 лет после их разлуки в Архангельске, в феврале 1920 года.

В книге историка С.Мельгунова «Красный террор в России» она прочитала о Холмогорском лагере смерти, где тысячи заключенных «цвет русской молодежи» были расстреляны, здесь же Лиза прочитала и о расстреле 800 офицеров летом 1920-го: «Наконец-то исторический факт лежал передо мною»

А еще через 47 лет в Нью-Йорке появился ее Реквием

Юрий Дойков

Урбана Шампейн.
Иллинойс, США.
Август 1995 года

Из штата Великих Озер, как именуют Мичиган, мой путь лежал в Пенсильванию. Предстоял последний рывок по Америке, во время трека по которой в общей сложности я наколесил несколько тысяч километров.
Опять вокзал — «несгораемый ящик разлук моих, встреч и разлук». На грэйхаунде (так в Америке называются автобусные вокзалы — по имени транспортной корпорации, занимающейся автобусными перевозками. Грэйхаунд в переводе означает — гончая, борзая. Эмблема корпорации. — борзая на фоне красно-бело-синего флага — на всех американских автобусах. За исключением, конечно, автобусов других компаний. Но других таких мало, и занимаются они в основном перевозками на короткие дистанции. Так что «Грэйхаунд» в Америке знают все, это национальная компания) прощаюсь с моим американским братом Рэнди и его семьей. Он протягивает мне видеокассету:    «Будешь смотреть дома с женой и сыном». Отвечаю: «Я покажу ее по архангельскому телевидению всем». — «Нет, это только для тебя, твоей жены, сына и твоего друга, о котором ты говорил». — «Ну что ж, спасибо, брат». Еще по русскому обычаю (откуда-то знают) на дорогу вручают массу всевозможной снеди. Сами-то американцы еду с собой, конечно, не возят: подкрепляются во время остановок автобуса в «Макдональдсах», многочисленных придорожных ресторанчиках.
Вообще в автобусах в Америке ездят в основном негры, это мне известно еще по «Заблудившемуся автобусу» Д. Стейнбека. Вернувшись, я вновь прочитал этот роман знаменитого .американца. Удивительно точно он описал, со мной было то же самое. После периода значительного улучшения жизни негров в 1940—70-е годы за последнее десятилетие прогресс явно притормозился. Среди собирателей «габиджа», т. е. продуктовых отбросов, черные составляют 33 процента (соответственно 12% в расовом составе) населения. Поэтому-то и пассажиры «Грейтхаунда» на 95 процентов черные. Белые в далекие поездки, отправляются на своих автомобилях, останавливаясь на ночь в придорожных отелях, где цены могут быть разными: от нескольких десятков долларов в каком-нибудь деловом мотеле до нескольких сотен в солидном «Холидей Инн».
Выехав в 4 часа дня, я приехал в Филадельфию на следующий день в 8 утра. За это время за «бортом» остались Толидо, Кливленд, Питтсбург. Как и другие города, "эти уже издали демонстрируют группы небоскребов. Зрелище -.как из фантастического фильма. Один злобствующий «правдист» назвал их. в газете почему-то претенциозными. Ничего претенциозного тут, конечно, нет. Наоборот, они очень функциональны. Некоторые построены еще, возможно, в начале века, собрание же небоскребов, составляющих «Ренессанс центр», возведено автокомпаниями совсем недавно, и нам до такого еще «семь верст шагать и все лесом», особенно если страна пойдет, за такими идеологами, как митрополит Иоанн Санкт-Петербургский и Ладожский, интервью с которым я прочитал в «Нью-Йорк таймс». Митрополит этот в последнее время стал символом реакции в России, запугивая (как в свое время коммунистические пропагандисты) население «капитализмом и всемогуществом доллара». Уже вернувшись домой, я прочитал, что одна из газетных статей митрополита, который, как сообщалось в «Нью-Йорк таймс», в советское время находился за свои националистические взгляды под усиленным контролем КГБ, принята теперь в качестве программы (!!!) Русским национальным Собором, во главе которого стоит бывший генерал с Лубянки Александр Стерлигов…
Если уж говорить о «претенциозности», то такова как раз архитектура сталинского периода советской истории, особенно московское метро — «выдающееся достижение социализма». В Нью-Йорке тоже появлялись десятки станций метрополитена, и сообщения об их открытии интересовали только разве жителей тех районов города, где это происходило; никто строительство самой, кстати, длинной в мире подзёмки здесь не выдавал за «величайшее достижение капитализма».
Не могу разделить и неудовольствие многочисленных советских критиков «грязью» в Нью-Йоркском метро, оно мне таковым не показалось. Более того, оно оборудовано эйр-кондишенами, и в жару сюда очень даже приятно нырнуть.
Но я отвлекся. В переполненном автобусе нас, белых, оказалось только двое. Во время остановки в Кливленде, когда все, выйдя, стали дымить сигаретами (вот и верь хлестким журналистским заголовкам наших «американистов» типа «Америка бросает курить»), второй подошел ко мне, представился, поведал, что едет в гости к другу в Питтсбург. Но как, спрашиваю, дошел он до жизни такой — путешествует в автобусе? Оказалось, прибыл из Индии и всего год живет в США, просто еще не успел обзавестись автомобилем. По профессии он врач, специализируется на лечении «модного» сейчас СПИДа, а врач в социальной структуре американского общества — один из самых высокооплачиваемых людей.
В 8 утра точно по расписанию автобус прибыл в Филадельфию (штат Пенсильвания). Любой американец с первых классов школы знает о Колоколе Свободы (Либерти Белл), установленном в здании Зала Независимости в Филадельфии. Его можно сравнить со знаменитым залпом «Авроры» у нас. Здесь он тоже считается национальной реликвией, возвестившей о подписании Декларации независимости.

Нью-Йорк — Санкт-Петербург
К сожалению, невозможно рассказать на страницах газеты обо всем, что увидел и узнал в Америке. Разве что одной — двумя фразами. Например, о том, как работает американская система социального контроля — полиция и суды. Шеф полиции в графстве Честер (Теннесси) на мой вопрос «Много ли работы?», ответил: «Нет, спокойный район». На все графство с населением свыше 15 тысяч человек только дюжина полицейских. Вот и сравнивайте, главный редактор газеты этого же графства просто не понял моего вопроса о том, получает "ли его газета какие-либо дотации от властей. Когда понял, сказал: «Нет, конечно. Газета частная и никакой помощи ни от кого. Только сам!».
Можно было бы рассказать о том, как трогательно отмечают американцы свой национальный праздник — День независимости (4 июля). В этот день, вернее — уже ближе к ночи, мы поехали в молодежный лагерь, примерно в 15 милях от Гендерсона. В полной темноте подходили к берегу озера, где сидели несколько десятков молодых американцев и пели песню пронзительно мелодичную. «Как называется песня? О чем она?» — «Это наш национальный гимн», — ответили мне. В России трудно себе представить, чтобы люди не под принуждением пели государственный (советский или нынешний) гимн…
Можно было бы многое рассказать и о ночах, проведенных в автобусах во время путешествия по Америке, и об игре в бейсбол в Мичигане, и о Том, как Дэвид, потрясенный моим рассказом о судьбах великих русских поэтов, бросился звонить среди ночи своему другу:    «Ты знаешь, Юрий сказал: Пушкин был убит, Лермонтов был убит, Мандельштам был убит, Маяковский был убит…». Логике нормального человека XX столетия такое недоступно…
Можно было бы описать кампус Мичиганского университета в Анн-Арборе с его лужайками и готическими зданиями, библиотекой и архивом, в котором хранятся уникальные документы, относящиеся к Архангельску периода гражданской войны.
Можно было бы рассказать и о так называемых «анонимных алкоголиках», на собрании которых удалось побывать в Тиитон-фолс (штат Ныо-Джерси). Если, бы, я не знал, что собравшиеся две дюжины людей — алкоголики, то подумал бы, что попал на собрание клуба веселых и находчивых. Все жизнерадостны, много смеха, все о’кей, но проблемы есть, и каждый говорит о своих, а его внимательно слушают. Цель членов этой организации — прекратить пить самим и помочь другим порвать с алкоголизмом, Движение-«анонимных алкоголиков» существует В США с 1935 года, и около 1,5 миллиона человек за это время смогли решить проблему прекращения пьянства. Не лишне бы и нам использовать опыт американских алкоголиков…
Можно было бы: рассказать и об архангелогородке Ирине Касаткиной, которую не приняли на инфак нашего провинциального педвуза, и она теперь учится в частном американском университете,. поступить в который (даже при американской честной игре) ой как непросто. Когда мы с ней «ланчевали» в университетской столовой (пять сортов мороженого, об остальном умолчу, чтобы не разжигать студентов и преподавателей архангельских вузов), к нам подошел и поздоровался сам президент университета Милтон Севелл. Американский демократизм врожденный, а не популистский, как у нас. Невольно вспомнились надутые физиономии российских чиновников и их секретарш. Невозможно представить, чтобы русский студент на равных разговаривал и держался с преподавателем. В Америке это — норма…
Улетал я в Санкт-Петербург из Нью-Йорка. На сотню американских туристов, летевших в Россию на 10 дней, в самолете оказалось десятка три русских.
Первое, что мы увидели, приземлившись в международном Пулково-2, были пограничники, столпившиеся у трапа самолета. Американцы сразу же принялись фотографировать их. И немудрено: за два почти месяца пребывания в США я так и не встретил в этом «центре мирового империализма и поджигателей войны»; ни одного солдата.
После гигантского аэропорта Джона Кеннеди с его десятью терминалами убогость нашего «международного» поражала. Если в Чикаго паспортный и таможенный контроль занял всего полминуты, то здесь все растянулось на три часа! Ну, а дальше — «ласковый» рэкет, камера хранения не работает, «автобусы не ходют, в такси не садют», хотя за 10 долларов до соседнего, в пяти минутах езды находящегося Пулково-1, — пожалуйста, мы к вашим услугам…
Кончилась американская поездка. Я в Архангельске. Первое, что бросилось в глаза в родном городе, — сняли, наконец, со здания музыкального училища, что на углу Успенской улицы, гигантский портрет Ленина с фальшивым лозунгом «Искусство принадлежит народу».
Юрий Дойков

В середине шестидесятых годов в архангельскую городскую библиотеку, что на проспекте, которому, наконец-то вернули его замечательное название — Троицкий, убрав уродливое — «Павлиновка», по­ступили четыре черных тома собрания сочинений Эрнеста Хемингуэя. Его я прочитал залпом, и с тех пор все им напи­санное — это для меня «книги, с которыми сожгут», а все мес­та, где бывал Хемингуэй, осо­бенно притягательны.

Открывался четырехтомник, помню, рассказом «У нас в Ми­чигане». Все эти годы Мичиган (родина Хемингуэя) оставался для меня метафорической Каса­бланкой (то есть североамериканским городом и знаменитым одноименным фильмом), о кото­рой можно только мечтать). Правда, в Касабланке я все-таки был, а вот фильма с Ингрид Берг­ман, которую Э. Хемингуэй на­зывал «дочкой» и которая сыграла Марию в «По ком звонит колокол», так и не видел.

…Мой товарищ Дэвид позво­нил из Мичигана в Теннесси и пригласил к себе. И вот, через 28 лет мечтаний я оказался в местах, где рос, мужал, ловил рыбу, охотился, влюблялся мо­лодой Хемингуэй.

Полагаю, что влияние на Рос­сию .этого американского пи­сателя может сравниться с влиянием А. Солженицына на Америку, в которой могут не знать о Брежневе или Ельцине, по о Солженицыне знают все. Василий Аксенов как-то писал, что культ Хемингуэя возник в России потому, что он и его ро­ли воплощали образ американ­ца с теми качествами, которых так драматически не хватало русскому обществу — личной отвагой, риском, спонтанно­стью. Возможно, что и «Архи­пелаг» оказался прочитан в Америке и во всем мире благо­даря личной судьбе Солженицы­на — человека, в одиночку вы­ступившего против кровавого коммунистического спрута и, теперь мы знаем, победившего…

Детройт — это, конечно же, в первую очередь ав­томобильное сердце Аме­рики да и всего мира. Это Генри Форд, «Дженерал моторс», «Форд мотор», Джо Луис (вряд ли кто помнит, кроме зна­токов, .этого выдающегося бок­сера, памятник которому распо­ложен в центре Детройта), а Также, конечно, всем известная Мадонна.

Детройт расположен на реке с тем же названием, на другом ее берегу находится уже канад­ский город Винздор, и таким образом Детройт является аме­риканскими воротами в Канаду. Соединяются две страны под­водным тоннелем — единствен­ным путем, по которому мож­но выехать нз США в Канаду с юга.

Но я расскажу здесь о том, что представляет из себя типич­ная американская семья. Все, как правило, живут в собствен­ных домах. В зависимости от доходов они могут быть разны­ми по цене, от 100 тысяч до 1-2 миллионов долларов или очень-очень богатые — до 5 миллионов. В таких домах жи­вут семьи руководителей «Дженерал моторс», «Форда», звезды шоу-бизнеса, спорта, боссы ма­фии. Городок этих богачей Блумфил-хиллз находится в 12 милях к северу от Детройта. С одним из своих новых друзей Рэнди я побывал в гостях у миллионера Лэниса Форда. В доме есть все, вплоть до баскет­больного зала, бассейна и т. д. Сам Лэнис, как и положено аме­риканцу, увлекается спортом. Он был удивлен, когда я заго­ворил о Кассиусе Клее, я же в свою очередь был приятно по­ражен, что Лэнис знает наших Ольгу Корбут и Василия Алек­сеева и знаком с нынешней, так сказать, «бытовой» ситуацией в России (проституция, наркотики, жилищные условия населения и т. д.).

В 10 вечера мы всемером по­ехали в ресторан обедать(аме­риканцы не любят готовить до­ма и предпочитают питаться в ресторане, хотя это значительно дороже). Здесь Лэнис поразил меня вопросом: «Как поживает Брежнев?». От неожиданности я рассмеялся: «Брежнев давно умер…». Счастливые люди — живут и не знают ни Ленина, ни Сталина, ни того, что Брежнев умер. А ведь со смертью этих людей и происходили в нашей стране грандиозные изменения.

В этом отличие двух наших стран: Соединенные Штаты сильны не потому, что Рейган, Буш или Клинтон говорят из Вашингтона американцам, что надо делать, а потому, что са­ми американцы свободны делать то, что они хотят но своему собственному выбору. В России же человек всегда зависел от госу­дарства, возлагал надежды на барина… Никакой инициативы. А нет инициативы — нет и про­изводства, и, соответственно, по­требления, и магазины пусты. В Америке же — сэйл, сэйл, сэйл… Валмарты работают 24 часа в сутки, товары в них выс­шего качества и по низким це­нам.

Учитывая эту историческую особенность России, надо ска­зать, что стране просто крупно повезло, что несмотря на сопро­тивление коммунистов, народ все-таки избрал Ельцина президен­том и было кого защищать в ав­густе 1991 года. Иначе, я уве­рен, большевики вновь застави­ли бы великую страну жить по своему уставу…

В доме Лэниса я познакомил­ся с молодым, баскетбольного вида, парнем. Ему 22 года и он очень богатый человек. Его биз­нес — спортивный инвентарь. Когда я спросил: «Бизнес, на­верное, получен в наследство от отца», Рэнди коротко ответил: «Нет. Сам». Уважают, то есть, за то, что человек сам чего-то достиг, а не с помощью папы, мамы, дяди — как в РФ.

Вообще российская система теплич­ного воспитания (если вообще можно говорить о каком-то вос­питании) вызывает смех во всем мире. Помню, спросил как-то со­ветскую семиклассницу: «Что ж ты так плохо учишься? Как жить-то будешь?», а в ответ ус­лышал: «Мать прокормит». Здесь же Рэнди, показывая на 14-летнего сына, сказал:    «Он работает. Зарабатывает 24 дол­лара в день».

Типичная американская се­мья имеет, как минимум, две машины (на одной ездит муж, на другой — жена. Пешком в Америке не ходят). Как прави­ло, в семье двое детей. У моего друга Рэнди как раз столько: 14-летний Рзнди-млапшнй и 8- летний Джоэль. Спрашиваю младшего: «Ты ходишь в госу­дарственную школу?». — «Нет, в частную, потому что в госу­дарственной не изучают Биб­лию».

Рэнди-старший — инженер, работает в фирме «Гранд Транк», зарабатывает больше, чем средний американец, и по­этому его сын ходит в частную школу, а его «бьюик», на пару десятков тысяч долларов дороже машин, которые может позво­лить себе большинство амери­канцев.

В этой поездке я встречался со множеством американцев, ни у кого из них и в помине нет злобы или недоверия к России, к русским (к сожалению, у се­бя на родине мне приходилось встречаться с противоположным отношением к американцам: «Чего они тут ездят?»). От этой отрыжки «холодной войны» на­до избавляться. В компью­терный век за китайской стеной не отсидишься. Американцы горды за свою страну, но у них нет предубеждения против дру­гих народов. Они помогают не только России, но и Китаю. Ку­вейту… Как истинные христиа­не…

Для меня Рэнди-старшнй и его семья — олицетворение Америки. Сам он с непередава­емой гордостью произносит: — «Америка! «Дженерал моторс». Два раза в неделю всей семьей они ходят в церковь. Дом, куп­ленный 16 лет назад, когда они только поженились, ныне стал тесен, и скоро они переезжают в новый (хотя жена Рэнди — Тэрри сожалеет: «Жалко — хороший район, хорошие сосе­ди…»). У Терри свой бизнес — магазин, в котором продаются цветы и шары. После окончания Мичиганского университета в 1975 году Рэнди несколько лет жил в Калифорнии (очень доро­гой штат). В 1977 году женил­ся. Бывал в Мексике, Канаде, собирается в Россию… Когда на его шикарном «бьюике» мы не­сколько дней колесили по пригородам Детройта, часто попа­дались па пути разного рода «питейные» заведения. Указы­вая на них, Рэнди говорил: «Пиво, водка, герлс — ноу гуд». Проблемы пьянства, наркотиков, проституции в Америке есть, и их никто не скрывает, наоборот, стараются решить, причем большую роль в решении этих проблем играет само американское общество, которое думает о себе, не очень-то полагаясь на государство.

Как раз во время моего пре­бывания в США журнал «Тайм» опубликовал специальный ре­портаж «Секс на продажу», в котором освещалась проблема «бума» проституции, потрясшего мир за последние 3—4 года. В Турции, например, весь чер­номорский регион стал огром­ным публичным домом, а самый длинный публичный дом — это 12-километровый отрезок дороги около германской границы, свя­зывающий Прагу и Берлин. Чи­татели в своих письмах в редак­цию писали: «Наконец-то эта вопиющая проблема вынесена ­на первую страницу! Ее надо решать». (Помню, какой ханже­ский визг поднялся несколько лет назад, когда ленинградская «Смена» первой в бывшем СССР, опубликовала статью о прости­туции, которой, конечно же, в социалистическом обществе «не было»). Здесь же, наоборот, чи­татели указывали, что очень ма­ло говорится о проституции в США, только упоминаются Хью­стон и Детройт, как будто толь­ко в этих двух американских городах в полночь на углах улиц стоят проститутки.

Отмечу, что вопреки много­летней советской антиамерикан­ской пропаганде в целом аме­риканское общество придержи­вается традиционных христиан­ских ценностей, а насилия и жестокости на 30 каналах аме­риканского ТВ в общем (если считать по нашим меркам) не так уж и много. Другое дело, что все открыто обсуждается и принимаются решения. У нас же джинн был загнан в бутылку — теперь пожинаем плоды.

В эти же дни вся Америка обсуждала предложение, прези­дента Б. Клинтона относитель­но гомосексуалистов в армии. Подчеркиваю, именно по-делово­му обсуждала проблему — раз она есть, а не прятала голову под подушку с лицемерными охами.

… Неделя в Мичигане прошла быстро. Теперь, когда я смотрю на карту, его символ для меня не только Генри Форд, «Дженерал моторс», Хемингуэй, Ма­донна или уроженец Детройта Джерри Сакс (гарвардский про­фессор, спасающий российскую экономику), но в первую оче­редь мои друзья: Терри, Рэнди, Ранди-младший, Джоэль, Дэвид, Марион и многие другие. И Ми­чиган уже не та метафорическая «Касабланка», о которой мечта­лось в сумрачной коммунисти­ческой России в далеком 1965 году — в том самом году, ког­да страна замерла в ожидании нового 37-го гола, а в Москве устроили, впервые после долго­го перерыва «показательный» судебный процесс над Андреем Синявским и Юрием Даниэлем. Тогда впервые — уроки Хемингуэя, видимо, не прошли даром — подсудимые не признали себя виновными, родные от них не отреклись и сотни людей вы­ступили в их защиту. Россия перестала быть одноцветным об­ществом. Сосланного в Архан­гельскую ссылку И. Бродского впереди ожидало всемирное при­знание и Нобелевская премии…

Юрий Дойков

Южный штат Теннесси (или, как его называют в США, «штат добровольцев» — в память о 30 тысячах добровольцев, откликнувшихся на призыв вступать в армию во время войны с Мексикой в 1847 г.) я проехал целиком с запада на восток: от Мемфиса до Ноксвилла. В Мемфисе находится дом-музей Элвиса Пресли (второй по посещаемости музей в США после Белого дома).

Столица штата Теннесси — город Ноксвилл расположен в центре штата. Американцы стараются, чтобы административные центры располагались именно так, поэтому довольно часто столицей штата бывает не самый крупный город. В Иллинойсе, например, самый крупный по количеству жителей город Чикаго, а столицей является Спрингфилд (здесь я не преминул заглянуть в музей Авраама Линкольна). То же самое в соседнем штате Миссури: крупнейший город — Канзас-Сити, а столица — Джефферсон-Сити.

В Мемфис я приехал из Сеи-Лунса (Миссури). Здесь на берегу Миссисипи стоит один из высочайших монументов Америки — арка, символизирующая, что именно отсюда началось в прошлом веке героическое продвижение американцев на Запад, и таким образом Сен-Луис, как бы является воротами на Дальний Запад. Недалеко от Сен-Луиса находится городок Ганнибал, в котором прошли детские годы незабвенного Марка Твена. Поблизости находится и городок Фултон, где У. Черчилль произнес свою знаменитую речь, призвав Запад к сплочению против коммунизма, которой коммунистические пропагандисты десятилетиями пугали своих подданных…

В одном из архивов Сен-Луиса находятся материалы американского посла в России Френсиса, которые могли бы быть для меня первостатейным источником изучения интервенции на Севере… В общем, было много-много мест, куда бы мне хотелось рвануть, но «мани-мани-мани» — напомнила мне из 70-х годов «АББА». Их в кармане не было, и пришлось ограничиться лишь прогулкой по городу.

Впрочем, и в Сен-Луисе мне бы не бывать, если бы профессор Гарри Уолш любезно мне предложил довезти до этого города. Времена путешествий «автостопом» в Америке давно кончились. Сам же Гарри в 60-х годах, будучи сначала студентом университета, а затем солдатом-десантником (Гарри — 13-й ребенок в рабочей семье, где доллары всегда нужны), пользовался «автостопом» довольно часто. Прощаясь на автовокзале, он сказал: «Будь осторожен. Это опасный район». Преступность в США растёт, по этой причине и «автостоп» прекратил свое существование.

Но вернемся в Ноксвилл. Примерно в 20 милях к югу от него находится небольшой город Франклин.

Во Франклине в уютном особняке расположился офис Корпорации по Всемирному христианскому радиовещанию.

Может показаться странным, но американцы среди передовых наций западного мира являются наиболее религиозными людьми. (В Германии и Швеции, например, церковь настолько секуляризирована, что выживает только с правительственной субсидией). Религия здесь пользуется большим уважением. Ведь сами Соединенные Штаты были основаны как христианская страна. Документы, написанные отцами — основателями этой страны показывают, что они верили в Бога. Декларация независимости признавала существование божественного творца. Т. Джефферсон понимал важность сплачивающего религиозного сознания в успешном старте новой нации.

Ныне, как показывает статистика, 90 процентов американцев заявляют о своей вере в Бога: 59 процентов — протестанты, 27 процентов — католики и т. д. Всего же в США более 200 религиозных организаций, к которым специалисты, занимающиеся изучением религии, добавляют еще более 500 культовых движений и более 400 разного рода сект.

Церкви в американских мегаполисах мелькают так же часто, как и банки. Сказанное, однако, не означает, что никаких проблем церковь не испытывает. Так, например, тридцать лет назад Верховный суд США запретил молиться в публичных (т. е. государственных) школах. Десять заповедей были убраны из школьных программ и, как справедливо говорят церковные деятели, с тех пор качество государственного (бесплатного, как и у нас) образования сильно упало. Это надо учесть тем русским родителям, которые стремятся отправить, своих детей на учебу в американские школы. (Речь идет только о государственных школах, в частных же качество образования, конечно, значительно выше, но за него надо платить). Американец, принадлежащий к бедному и среднему классу, не может послать своего ребенка в частную школу.

Многие интеллектуалы, а также часть политической элиты равнодушны к религии. Ряд историков, придерживающихся этих взглядов, пытается изъять религию из прошлого страны. Их противники, наоборот, заявляют, что надо вернуть религию на почетное место в жизни нации, утверждая, что на протяжении человеческой истории вера в Бога заменялась верой в бога, сделанного человеком, — в государство, от имени которого совершались величайшие преступления. В качестве наиболее недавних кровавых примеров приводят государственные преступления, совершенные именем Гитлера и Сталина.

Есть, разумеется, некоторая натянутость и в отношениях между церквями. Но в целом религия у американцев — институт, с которым считаются. Даже неверующие ходят в церковь в случае таких событий, как венчание или смерть. В любом американском отеле наряду с телефоном обязательна Библия. Много верующих среди американских бизнесменов.

Па Всемирное христианское радиовещание мы приехали с Доном Райтом. Уже почти месяц я жил в США и русских не встречал, а здесь существует целый русский отдел! И — о. мир тесен! Еще раз подтверждается, это мое давнее убеждение. С Мариной Кобуловой — работником радиовещания — мы вместе учились (еше в далеком 1981 году) в аспирантуре Ленинградского университета. Уже почти год она живет и работает в Америке. Приехала сюда из Владикавказа вместе с мужем и 4-летним сыном Геной. Даже для меня, привыкшего ко всему, эта встреча была неожиданной…

Еще в отделе работали профессор из Ленинграда Галина Коваль, Семен Фридман из Харькова, а также Екатерина Фет — ведущая еженедельной передачи радиостанции КНЛС (она находится на Аляске в городе Анкор Поинт и принадлежит Всемирному христианскому радиовещанию) «Час откровения». Поясню, что здесь, по Франклине, русский отдел готовит программы, которые затем передаются с Аляски на Россию. Здесь же находится отдел писем и заочного изучения Библии. О том, что интерес к передачам КНЛС в России огромен, говорит поток писем. В 1991 году, например, их пришло 40 тысяч! То есть, около 120 писем в день. (Примерно столько получал из США в свое время М. Горбачев).

О том, что такое КНЛС, стоит рассказать подробнее. Задачей радиостанции является передача программ, рассказывающих о христианских ценностях. Программы готовятся не только на русском, но и на японском, китайском, английском языках. Программы включают в себя познавательную информацию, музыку, ответы на вопросы. Ни одно письмо из приходящих на радиостанцию из 100 стран мира не остается без ответа. Выхолит, что в 1991 году каждый из героической русской четверки написал в Россию 10 тысяч писем!

Сама Корпорация по Всемирному христианскому радиовещанию является некоммерческой организацией, а средства на работу КНЛС поступают от церквей, отдельных лиц и других «заинтересованных» сторон.

Кроме того, одночасовая программа «Час откровения» каждую неделю по вторникам в 23 часа передается из Москвы по программе Радио 1. (Готовится же и записывается она здесь, во Франклине). Для жителей Архангельска эта московская передача — единственная возможность услышать КНЛС, т. к. передачи с Аляски до нас не доходят. А жаль …

Об истории радиостанции мне рассказал Морис Холл, американец, влюбленный в Россию. В прошлом году он побывал в Китае и Минске. Первый вопрос, который он мне задал: «Сколько лет вы сидели в России в тюрьме?». Мы уже успели перекинуться несколькими фразами, и он знал, что Андрей Дмитриевич Сахаров многое в моей жизни значит, а если так, то, по всей видимости, я, как и многие соратники А. Д. Сахарова, конечно же, сидел в тюрьме… Сам же Морис встречался с Андреем Дмитриевичем  в Москве и считает это величайшим счастьем в своей жизни.

КНЛС была создана в 1983 году. Здесь работают примерно 50 человек — работают для того, чтобы миллионы людей шести наций могли познакомиться со словом Божьим. Много писем на радиостанцию приходит от молодежи, лишенной при прежнем режиме возможности узнать Бога и жить по его заветам. Одна восьмиклассница написала в письме, что передача «Час откровения» помогла ей прийти к лучшему «пониманию смысла жизни».

Другой автор письма, полученного недавно радиостанцией, писал: «Я живу в городе, где людям нет дела друга, но я чувствую теплоту, которая нисходит на меня с неведомой стороны. Я знаю, что это тепло от Бога. Я стою на пороге чего-то неизвестного. Помогите мне».

— Мы действительно хотим помочь тем, кто слушает «Час откровения» и другие ежедневные передачи на русском языке, — говорит Дейл Уорд, главный режиссер радиостанции. — Я молюсь о вас, чтобы вы нашли мир, любовь, а большинство из вас — надежду, благодаря нашему ГОСПОДУ и Спасителю Иисусу Христу.

Я провел на радиостанции во Франклине (штат Теннесси) целый день. В это время российский парламент принял закон, ограничивающий деятельность иностранных религиозных организаций в стране. Инициатором его выступила русская православная церковь. Меня спрашивали: «Как же так, ведь это шаг в кошмарное коммунистическое прошлое?»..                Я отвечал: «Это ненадолго».

Расстались мы вечером. Как всегда, когда прощаешься с друзьями, было тревожно и грустно. Американка Кэтрин с двухлетним сыном Сашей (названным так в честь А. Пушкина) проводила меня до машины — высшая степень уважения.

«До встречи в России?» — спрашиваю ее. — «Я надеюсь», — ответила она.

Кэтрин хорошо говорит по-русски, она училась в аспирантуре Питтсбургского университета. Ее учителем там был крупнейший русский поэт Иван Елагин. Мы долго и интересно говорили с Кэтрин о русской поэзии и американской литературе. И как всегда, одна мысль пронизывала меня: «Ну почему в России студенты так ленивы и нелюбопытны? Ну зачем, кажется, этой американской девчонке был нужен Пушкин пли Елагин?». Однако Россия стала ее жизнью, её язык и культура стали жизнью Кэтрин, и сын её назван в честь нашего знаменитого «повесы». Когда я сказал Кэтрин об этом, она засмеялась: «Мой сын скорее не повеса, а самый настоящий хулиган — как Есенин».

… К злобе и ненависти в России  привыкают с детства. И людям кажется, что иначе и быть не может. Что так везде. Что это и есть человеческая жизнь: хитрить, обманывать, бить ближнего под дых, брать за горло. Поэтому после этой полуторамесячной поездки в Америку на сердце осталось много шрамов от … простого нормального человеческого общения. К этому, оказывается, привыкнуть трудно. А самое главное, мучил вопрос:

«Ну за что России выпала такая судьба? Почему она не может жить так, как живет теперь уже фактически весь мир?! Как живут американцы — счастливые и гордые за свою страну. Без злобы и ненависти».

Юрий Дойков.

УРБАНА – ШАМПЭЙН

В библиотеке Иллинойского университета мне посчастливилось обнаружить уникальный материал о Б.А. Вилькицком.

В начале этого года капитан дальнего плавания Ю.П. Копытов, полемизируя с моей статьей «Такие судьбы не вписывались в советские рамки» («Архангельск», 17 декабря 1992 г.), писал, что мое утверждение «Попади Б. Вилькицкий и П. Новопашенный в годы гражданской войны в руки красных, вряд ли бы они остались  в живых» «весьма спорно» («Архангельск», 12 января 1993 г.).

Доказывая свое утверждение, Ю.П. Копытов приводил тот факт, что                       Б.А. Вилькицкий уже, будучи эмигрантом, возглавлял Карские товарообменные  экспедиции 1923 и 1924 годов.

Что касается Петра Новопашенного, то его судьба говорит сама за себя – командир легендарного «Вайгача» сгинул в сталинском концлагере в 1950 году. Отмечу что,          П. Новопашенному в годы гражданской войны удалось ускользнуть от большевиков, и факт, приводимый Ю.П. Копытовым в доказательство, что большевики не преследовали П. Новопашенного – его выступление на заседании комиссии по Русскому Северу – ничего не доказывает. Уже в июне 1919 года Петр Новопашенный служил в отделе разведки Северо-Западной Армии генерала Юденича…

Впрочем, предоставим слово Борису Вилькицкому. О своих взаимоотношениях с советской властью в период с 1918 по 1925 годы, в том числе и о пребывании в Архангельске, он сам подробно написал в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Брюсселе. Воспоминания озаглавлены «Когда, как и кому, я служил под большевиками». Воспоминания были переданы в 1953 году Ю.Н. Солодкову на хранение и ныне находятся в русском военно-историческом архиве в Париже.

В Иллинойском университете я ознакомился с копией этих воспоминаний. Они многое говорят и о личности командира «Вайгача», и об обстановке в Архангельске в годы гражданской войны, и о причинах «сотрудничества» Б. Вилькицкого с большевиками в 1923 – 1924 годах.

Полагаю, что для Ю.П. Копытова, оперирующего отфильтрованными «фактами» и добросовестно пересказывающего в своем письме схемы советских исследователей истории освоения Арктики, многое будет новым и неожиданным. Впрочем, как и для всех интересующихся историей.

Свои воспоминания Б. Вилькицкий начинает с февральской революции. Режиму керенщины он дает отрицательную оценку: «Душил все попытки оздоровления страны. Боялся только врагов справа и попустительствовал левым». Отрицательно его отношение и к «Союзу государственных чиновников», который после большевистского путча 25 октября объявил генеральную забастовку: «… выбрасывая своих членов на улицу и давая возможность большевикам сманивать к себе приспособившихся».

Сам Б. Вилькицкий в это время приехал в Петроград из Ревеля, так как служба связи Балтийского флота, которая там находилась, стала никому не нужна (отметим, что и командующий Балтийского флота адмирал  А.М. Щастный вскоре был расстрелян большевиками), и стал работать в гидрографии.

Поскольку Украина была уже отрезана от России, то на север ее европейской части надвигался голод, и Б. Вилькицкому было поручено организовать экспедицию за хлебом в Сибирь.

Одновременно он создал подпольную антибольшевистскую группу офицеров, вступил в контакт с аналогичной группой своего друга Г. Чаплина, английским капитаном Френсисом Кроми (убит во время налета чекистов на английское посольство), которого он характеризует как  «храброго» мальтийца и «доблестного Пепеляева».

В этот период Б. Вилькицкий несколько раз приезжал в Архангельск. Отсюда должна была, отправится в Сибирь его экспедиция.

Вот как он характеризовал ситуацию, сложившуюся к июлю 1918 года в нашем городе: «В Архангельске атмосфера сгущалась со дня на день. Большевики, по-видимому, чувствовали, что готовится переворот…» От Чека приезжал на «гастроли» еврей Цидербаум (М.С. Кедров – Ю.Д.) и наводил ужас, производя аресты и высылки. Офицеры подвергались безнаказанным убийствам и нападениям на улицах города. Демагоги, выслуживающиеся перед Красной властью, разжигали на митингах толпу, требуя крови и уничтожения «буржуев».

Отмечу, что населению Архангельска к лету 1918 г. Грозила фактически голодная смерть. Хлеба большевики дать не могли. Украина, как уже отмечалось, отрезана, в результате мятежа чехословацкого корпуса исчезла надежда и на сибирский хлеб, на который рассчитывали большевики, снаряжая экспедицию, во главе которой они вынуждены были поставить Б. Вилькицкого. Город, таким образом, стал заложником «советской власти». Вместе с тем на рейде около Архангельска стояли два английских судна с продовольствием для населения в обмен на военное союзническое имущество. Голодающие люди ждали хлеба, но приказ комиссии М. Кедрова был безжалостен: «Грузы надо увезти, если даже население умрет». Один пароход, в конце концов, так и вернулся в Англию с продовольствием на борту, а разгрузка второго началась перед самой интервенцией, взамен на освобождение многочисленных иностранцев, скопившихся в архангельских тюрьмах…

Таким образом, из воспоминаний Бориса Вилькицкого совершенно ясно следует, что антибольшевистский переворот в Архангельске готовили не только группы Г.Е. Чаплина и Н.В. Чайковского. Была еще и третья группа – во главе с легендарным исследователем Арктики Б. Вилькицким. В советской исторической литературе об этом факте упоминать было не принято. Видимо, в организацию Б. Вилькицкого входил и контр-адмирал        Н.Э. Викорост, по приказу которого в Северной Двине были затоплены два крупных ледокола, а их большевистски настроенные команды отправлены в Петроград…

2 августа власть большевиков в Архангельске была свергнута.

Читатель Ю.П. Копытов, конечно, искренне заблуждался, когда писал в письме газету, что 16 августа 1918 года экспедиция «… все же вышла в море, но без какой-либо программы работ». Программа была. В устье Енисея экспедиция получила хлеб от белогвардейского Сибирского правительства (большевистская же экспедиция, конечно, я думаю, никакого хлеба из белой Сибири не получила бы) и привезла его в Архангельск. Достоин или нет Борис Вилькицкий, спасавший архангелогородцев от голодной смерти, быть увековеченным в названии улицы города? Конечно, да, ответит любой нормальный человек. У нас же наоборот – увековечен. М. Кедров (Цедербаум). Надеюсь, что молодые историки напишут, наконец, правду и об экспедиции Б. Вилькицкого в 1918 – 1919 годах. Или это их не касается? Ау, студентка из Детройта, где ты?

В Урбана-Шампэйн я несколько раз беседовал с аспиранткой Калифорнийского университета, пишущей диссертацию о партии народных социалистов, во главе которой стоял, как известно, Н.В. Чайковский. Американец-то написали за нас нашу историю, и еще напишут… А где же кадры, выпускаемые историческим факультетом Поморского педуниверситета?

Интересна характеристика, которую дал Б. Вилькицкий Е.К. Миллеру: «… умный, образованный и обладавший большим тактом генерал».

В феврале 1920 г. Контр-адмирал Б. Вилькицкий вместе со своим другом капитаном 1-го ранга Г. Чаплиным, руководил эвакуацией Архангельска. Б. Вилькицкий в мемуарах указывает причины неудачи в борьбе с коммунизмом: «толща населения России не сознавала грядущих ужасов правления коммунистов» и «союзники много обещали, но мало сделали». С ним нельзя не согласиться.

Еще на корабле «Ярославна», уходящем за границу. Б. Вилькицкий получил телеграмму от архангельских большевиков с предложением вернуться. Послав эту телеграмму, большевики бахвалились: «Вот Вилькицкий вернется, мы его в тюрьму, настанет время идти в море, мы его на корабль, а как снова вернется – мы его опять в тюрьму». В Лондоне он отверг два предложения Л. Красина вернуться в Россию, поскольку «советская власть не ценит научные работы». Вместо этого Б. Вилькицкий уехал на юг Франции и работал там простым рабочим. Л. Красин направил туда третье предложение! И на него Б. Вилькицкий не ответил. В мемуарах он писал: «Все эти годы большевики снаряжали Карские экспедиции без моего участия, но я был подробно осведомлен о том, как они протекают, как дорого обходятся и как бестолково организуются».

В результате ноты Керзона (май 1923 г.) большевики были вынуждены отказаться от Карских экспедиций и отдать их в руки двух мощных кооперативных организаций «Закупсбыт» и «Центросоюз», которые имели значительный капитал, связи, неограниченный кредит в Сити, сеть агентов и предприятий в России. «Закупсбыт» был единственной мощной организацией в Сибири. Его главная дирекция находилась в Лондоне, а конторы – во всех мировых центрах.

Был разгар НЭПа и большевики кооперацию пока не трогали.

В Сибири организации «Закупсбыта» и «Центрсоюза» были объединены в «Сибирский центросоюз». В середине 1923 года в Лондон из Сибири прибыл старый заслуженный кооператор П.М. Линицкий. Его цель – организация Карской экспедиции. Через друзей Б. Вилькицкого П.М. Линицкий обратился к нему с просьбой возглавить Карскую экспедицию. Б. Вилькицкий пишет в воспоминаниях: «Я прибыл в Лондон в июле 1923 года и, обсудив все решил, что мой патриотический долг принять предложение стать во главе экспедиции, идти в Сибирь и произвести личную разведку. А в случае подтверждения благоприятных данных переключиться на дальнейшую работу в России для изживания большевизма».

Как видите, отнюдь не «по приглашению «Аркоса» (как пишет Ю.П. Копытов), то есть советской власти, возглавил Б. Вилькицкий Карские экспедиции (кооперативное общество «Аркос», созданное большевиками в Лондоне, по сути, было разведывательной организацией, деятельность которой вынудила Великобританию в 1927 году разорвать дипломатические отношения с СССР)».

Экспедиция под руководством Б. Вилькицкого в отличие от предыдущих, организованных большевиками, была успешной.

На обратном пути, на зафрахтованном английском параходе Б. Вилькицкий зашел в Архангельск за лесом…

«Население Архангельска меня хорошо знало и помнило. Знакомые и незнакомые останавливали меня на улице, кто просто, чтобы пожать руки, а кто, чтобы посоветовать быть осторожней и опасаться западни». «В результате похода в Сибирь и обратно, — писал Б. Вилькицкий 19 лет спустя,  — у меня окрепла вера в скорое возрождение России, в то, что лихолетье будет изжито… Я видел своими глазами всю ту разруху, которую советская власть устроила за первые три года, и те героические усилия, которые честные русские люди делали, чтобы снова поднять жизнь в стране вопреки большевикам».

Вскоре друг Б. Вилькицкого – советский морской агент в Лондоне адмирал Баренц показал ему секретную директиву, подписанную Л. Троцким, с поручением Баренцу предложить Вилькицкому вернуться в Советскую Россию для продолжения работ в Ледовитом океане.

Весной 1924 года началась подготовка Карской экспедиции. На этот раз большевики захотели взять дело в свои руки. Руководство экспедицией поручили «Аркосу». Но руководство «Центросоюза» было согласно передать ему свои грузы только в том случае, если руководство морской частью экспедиции будет поручено Б. Вилькицкому. Последний, считая, что «… пришло время работать для России всем, кто может» согласился.

Экспедиция и на этот раз была успешной, но «…бестолочь по сравнению с 1923 годом в России сильно увеличилась. ЧК лезла во все». На Б. Вилькицкого был послан донос в Москву. Комиссия из комиссаров и агентов ГПУ взялась за разбор дела. Пронесло, но, «пожалуй, было достаточно одного такого инцидента, чтобы безвозвратно попасть в лапы ГПУ. Думать о какой-либо плодотворной работе в таких условиях больше не приходилось. Закончив и эту экспедицию с успехом, я с тяжестью на душе вернулся в Лондон, убедившись в том, что политический маятник в Советской России снова и сильно качнулся влево, что техники, интеллигенты и научные работники снова сильно зажаты, что вопросы коммунистической политики доминируют над экономикой и бытом, что работать с пользой нельзя, а зря сложить голову легче легкого. Расчеты на эволюцию и изживание большевиков были биты! Составив и на этот раз подробные отчеты, которые могли бы помочь моим преемникам возможно лучше организовать дело столь важное для экономической жизни Севера, уехал зимой 1924 – 1925 г. Во Францию и занялся там птицеводством».

Так закончил выдающийся исследователь Арктики контр-адмирал (это звание он получил от правительства Н.В. Чайковского и А.В. Колчака за то, что привез хлеб в Архангельск в 1918 году) Б. Вилькицкий свои воспоминания о «сотрудничестве» с советской властью.

Умер он 6 марта 1961 года в Брюсселе. Отпевали его в русском храме Воскресения Христова. Последний долг умершему прибыли отдать многочисленные представители русских эмигрантских организаций…

Почтят ли, наконец, память Б. Вилькицкого здесь, в Архангельске?

Юрий ДОЙКОВ

УРБАНА-ШАМПЭЙН

Сегодня трагический день в истории России – 31 августа 1941 года в Елабуге покончила с собой Марина Цветаева. «От Елабуги до Черной речки широка страна моя родная…», — написала ее подруга по судьбе Ирина Ратушинская. В России талант поэта пропорционален его судьбе и наоборот.

Есенин написал: «Моя поэзия здесь больше не нужна, да я и сам здесь никому не нужен», вскрыл себе вены и повис в «Англетере»… Бросили в брежневский концлагерь за «антисоветскую пропаганду» и затем при Горбачеве вытолкали из страны Ирину Ратушинскую.

В архиве Иллинойского университета хранится относящаяся к 1932-1934 годам переписка М. Цветаевой и редактора главного «толстого» журнала русской эмиграции Вадима Руднева. На родине эта переписка не опубликована. Правда, один небольшой отрывок из письма М. Цветаевой цитирует в своей книге «Версты, дали… Марина Цветаева 1922 — 1939» Ирма Кудрова, которая вряд ли бывала в Иллинойском университете и скорее всего, пользовалась перепечатанными на машинке копиями писем М. Цветаевой.

Для меня же вдали от сумрачной России эти письма М. Цветаевой в десять раз усилили трагедию судьбы поэта. «Закон непонимания един – в России, на Таити и в Японии»… Читая письма М. Цветаевой к В. Рудневу это особенно ясно видишь.

Несколько слов о Рудневе. Вадим Викторович Руднев родился  в 1879 году в Воронеже.  За участие в студенческом движении был исключен с медицинского факультета Московского университета без права поступления в другие высшие заведения. Затем ссылка в Якутск, отъезд за границу, возвращение в Россию. В декабре 1905 года он, будучи членом московского комитета партии, социалистов-революционеров, играл руководящую роль в московском вооруженном восстании. Был ранен и чуть не погиб. В 1907 году он – член оргбюро ЦК и затем член ЦК. И вновь длительное пребывание в якутской ссылке. После февральской революции он – Московский городской голова и член Учредительного собрания. Именно он организовал сопротивление большевикам в Москве в октябре 1917 года. Думу он покинул последним. Затем член «Союза возрождения России», участник так называемого Ясского совещания, на котором обсуждались формы помощи союзникам в борьбе с большевиками. За это его жена – Вера Ивановна Руднева (прошедшая, как и муж, многочисленные тюрьмы и ссылки царской России) была арестована ЧК с целью «парализовать политическую деятельность мужа» и брошена в Бутырку. В эмиграции В.В. Руднев был генеральным секретарем исполкома самой мощной в финансовом отношении организации – Российского земско-городского комитета, секретарем и фактическим главным редактором «Современных записок». Умер В.В. Руднев по пути в Марсель в ноябре 1940 года, после того, как, уходя от оккупировавших Париж нацистов прошел пешком около 600 километров. В По ему сделали неудачную операцию. Было В.В. Рудневу 62 года. Ценнейший архив Вадима Викторовича хранится в Иллинойском университете. Среди корреспондентов его – Г. Адамович, М. Алданов, Г. Газданов, Н. Бердяев, К. Бальмонт, И. Бунин, Н. Берберова, П. Милюков, А. Ремизов, Б. Зайцев, В. Зеньковский и многие другие.

Я с трепетом прикасался к этим реликвиям русской истории и культуры и поражался: какой же сгусток интеллекта хранится здесь, и думал, что Сергей Есенин, не совсем был прав. И его поэзия, и все, что относится к нашему прошлому и настоящему, здесь, в Америке, надежно сохраняется и тщательно исследуется. Да и на милой Родине за последние годы опубликовали многих из корреспондентов В.В. Руднева.

В фолдере М.И. Цветаевой хранится 30 драгоценных для русской литературы, истории, всех любящих ее поэзию  прозу, писем.  В эмиграции она была также одинока и не понимаема… О том, какие унижения переживал великий поэт видно из ее переписки с В.В. Рудневым.

Ирма Кудрова в своей книге пишет, что «… первая половина 1934 года по праву могла считаться триумфальной для Марины Цветаевой – публикации шли одна за другой, и какие! В трех номерах подряд «Современных записок» — проза «Живое о живом», «Дом у старого Пимена», «Пленный дух».

Чего стоил этот «триумф» М. Цветаевой из ее писем. Сначала о «Доме у старого Пимена». 9 сентября 1933 года Марина Цветаева пишет:

«Милый Вадим Викторович, посылаю Вам своего «Дедушку Иловайского», которого не приняли в «Последних новостях», как запретную (запрещенную Милюковым) тему. «Высокохудожественно, очень ценно, как материал, но …» — вот точный отзыв Милюкова. Если эта тема у Вас не запрещена, что Вы скажете об этой вещи для «Современных записок»? Это только одна часть, к ней приросла бы вторая, где бы я дала арест, допросы и конец старика (1918 — 1919) и очень страшный конец его жены – как в страшном сне. Если бы имя Иловайского (Иловайский Д.И. – 1832 – 1920 – русский историк «дворянско-охранительной ориентации», дед М.И. Цветаевой, символ реакции. Конечно, ни кадет П. Милюков, ни эсер В. Руднев не могли питать к нему каких-либо симпатий. – Ю.Д.) кого-нибудь из редакции устрашило или отпугнуло… готова назвать вещь «У старого Пимена».

По началу все шло хорошо, и 19 сентября она писала В. Рудневу: «… очень рада, что мой Иловайский Вас не устрашил. Вторая часть будет куда сильнее. Особенно страшна смерть Лены, когда-то красавицы, одной, с сундуками, в полуподвальной комнате, где день и ночь горит свет.. Ее зверски убили, надеясь на «миллионы» и унеся 64 рубля с копейками (1929)».

Но 7 декабря В. Руднев в письме просит М. Цветаеву сократить ее работу до 65000 печатных знаков (т.е. почти  на четверть!). И происходит взрыв. Цветаева пишет письмо, на которое способна только она одна. Приведу это письмо целиком.

«9 декабря 1933 г.

Милый Вадим Викторович. (Обращаюсь одновременно ко всей редакции).

Я слишком долго, страстно и подробно работала над «Старым Пименом», чтобы идти на какие бы то ни было сокращения. Проза поэта другая, чем проза прозаика, в ней единица усилия (усердия) – не фраза, а слово, и даже часто слог. Это Вам подтвердят мои черновики. И это Вам подтвердит каждый поэт. И каждый серьезный критик. Ходасевич, например, если Вы ему верите. Не могу разбивать художественного и живого единства, как не могла бы из внешних соображений приписать по окончании ни одной лишней строки. Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет в посмертное, т.е. в наследство тому же Муру (он будет богат всей моей нищетой и свободен всей моей неволей) – итак, пусть идет в наследство моему богатому наследнику, как добрая половина написанного мною в эмиграции, в лице ее редакторов не понадобившегося, хотя все время и плачутся, что нет хорошей прозы и стихов. За эти годы я объелась и опилась горечью. Печатаюсь я с 1910 года (моя первая книжка имеется в Тургеневской библиотеке), а ныне 1933 год и меня все еще здесь считают либо начинающим, либо любителем, — каким-то гастролером. Говорю здесь, ибо в России мои стихи имеются в хрестоматиях, как образцы образной простой речи, сама держала в руках и радовалась, ибо не только ничего для такого признания не сделала, а кажется, все – против.

Но и здесь мои дела не так безнадежны: за меня здесь – лучший читатель и все писатели, которые все: будь то Ходасевич, Бальмонт, Бунин или любой из молодых, единогласно подтвердят мое, за 23 года печатания (а пишу я больше) заработанное право на существование без… (слово неразборчиво. – Ю.Д.).

Не в моих нравах говорить о своих правах и преимуществах, как не в моих нравах переводить их на монету – зная своей работе цену – цены никогда не набавляла, всегда брала что дают, — и если я ныне, впервые  за всю жизнь, об этих своих правах и преимуществах заявляю, то только потому, что дело идет о существе моей работы и дальнейших ее возможностях. Вот мой ответ по существу и раз — навсегда».

Далее Цветаева сделала две приписки:

«Конечно, Вы меня предупреждали о 65000 знаков, но перешла я их всего 18000, т.е. на 8 печатных страниц, т.е. всего только на 4 листа. Вам прибавить 4 листа, мне уродовать вещь. Сократив когда-то мое «Искусство при свете совести», Вы сделали его непонятным, ибо лишили его связи, превратили в отрывки. (Статья М. Цветаевой «Искусство при свете совести» была опубликована в «Современных записках» в 1932 г. – Ю.Д.). Выбросив детство Макса и юность его матери, вы урезали образ поэта на всю его колыбель, и в первую очередь урезали читателя. (О статье М. Цветаевой о Максе Волошине «Живое о живом» см. ниже – Ю.Д.). То же самое, вы моею рукою сделаете, выбросив половину Пимена, т.е. детей Иловайского, без которых Иловайского (8 слов неразборчиво – Ю.Д.) вы не страницы урезываете, вы урезываете образ. Чтобы на 8 страницах  сказать об этой славной семейственности, сколько мне самой нужно было отжать, а вы и это отжатое хотите уничтожить.

Ведь из моего «Пимена» мог бы выйти целый роман. Я даю краткое лирическое       (1 слово неразборчиво – Ю.Д.) – поэму. Вещь уже сокращена, и силой большей, чем редакторская: силой внутренней необходимости, художественного чутья.

 Если дело только в трате – выход есть: не оплачивайте мне этих 8 страниц, пусть идут на оплату типографских расходов. Денежному недохвату я всегда сочувствую: это для меня не урез, не это – урез.

Если же вы находите, что вещь внутренне длинна, неоправданно растянута, — и эти   8 страниц для читателя лишние – «Старый Пимен» останется при мне (я при нем), а Вам я напишу что-нибудь на те 300 франков прошлогоднего авансу, которым Вы меня когда-то выручили, за что сердечно благодарна. Чему оно в печатных знаках равняется?

Сердечный привет.

Марина Цветаева».

Письмо написано чернилами на двух тетрадных листах в прямую линейку. Типично цветаевское письмо: «Руки за спину и спина прямая». Статья «Дом у старого Пимена» все-таки, как мы знаем, была опубликована.

Что касается статьи «Живое о живом», в которой М. Цветаева встала на защиту умершего в 1932 году в советской России Макса Волошина от искажающих его истинный образ статей, появившихся в эмигрантской прессе, то 19 мая 1933 года она писала        В.В. Рудневу: «Мое отношение к Максимилиану Волошину Вам известно из моей рукописи. Мое отношение к изъятию из моей рукописи самого ценного: Макса  в Революции, его конца и всего конца Вам известно… Причины, заставившие меня моей рукописи не взять обратно Вам не могут не быть известны».

В. В. Руднев, конечно, не мог не знать о той нищете, в которой жила семья Марины Цветаевой (в одном из писем она писала: «… живем, т.е. просто медленно подыхаем с голоду»).

Из писем М. Цветаевой В. Рудневу ясно видно, что духовное в эмиграции, в общем-то, тоже было не очень «ко двору».

Но где и когда оно было нужно? И самое главное – кому? Разве что только немногим – захлебывающимся в советском ли, эмигрантском ли болоте – душам?

Ю. ДОЙКОВ.