В эпоху "ставки на серость" блог читают постоянно 52 человека…
Для РФ это много.
Надо полагать, что многие находятся за пределами отечества …
Юрий Дойков
29 декабря 2012
Архангельск
В память Сергея Пирогова (25 дек.1931 Архангельск — 2 февр.2006 Мюнхен) публикуем отрывок из "Архангельских Теней" (Архангельск.2008.-480 стр. 4экз. Стр.256-264).
Борис Сергеевич Бровцын (1913 – 1989 Вашингтон) после ссылки в Архангельск вернулся в Ленинград. Пытался поступить в Донской политехнический институт в Новочеркасске, но из-за ареста и гибели (вместе с женой) родственника (выборного ректора этого института П.П. Сущинского) бежал в Ленинград (1929). Работал учеником топографа в Геологоразведочном нефтяном институте. Участвовал в топографической экспедиции в Западную Сибирь по поиску воды в Казахстан (начальник партии Я.В. Иттер). В Москве был арестован и расстрелян другой родственник Б.С. Бровцына – Бонч-Богдановский, погиб и похоронен отец…
В годы второй мировой войны Бровцын – в Кисловодске, затем – Канада и США. Сотрудничал в «Новом журнале» и «Новом русском слове».
В «НРС» (Нью-Йорк) или «Русской жизни» (Сан-Франциско) и были опубликованы его воспоминания об Архангельске.
Страницу газеты (без названия и даты) передал мне в начале 1990-х в Мюнхене С.К. Пирогов (Пирогов Сергей Кузьмич (25.12.1931 Архангельск – 2.02.2006 Мюнхен). См. о нем: с. 355–356, 472).
Моя ранняя молодость прошла в Архангельске, в городе, который мне приятно вспомнить и сейчас, как всем бывает приятно вспомнить места, где протекали отрочество и юность, те места, которые становятся родиной. Привезли меня на север к родителям, когда мне только что исполнилось десять, а уехал я оттуда пятнадцати лет. Родители жили в Архангельске на вольном поселении под надзором ЧеКа уже несколько месяцев до того декабрьского дня, когда они встречали меня на железнодорожной станции Архангельск-пристань, последнем пункте одноколейной линии, расположенной на берегу Северной Двины напротив города.
Чтобы попасть в город, ехали на ледокольном буксире. Нас пустили в каюту. Буксир тяжко разбивал толстый лед, отчего содрогался весь его корпус, и шум стоял в тесной каюте. На пристани пассажиров выпускали на берег, и народ шел сперва по Соборной улице вверх, а затем брел кому куда надлежало. Привезли меня в сильный мороз, в темноте, извозчики там не водились. Небольшую поклажу мою родители повезли на санках в сторону дома номер 111 на Петроградском проспекте, как бы по иронии судьбы названном именем столицы, где в другое время жили бы Бровцыны.
Моя семья — отец, мать, я и сестра — прожила счастливых три года в Архангельске при развивавшемся нэпе, процветании торговли и все разраставшейся мелкой промышленности. ЧеКа даже забыла или отменила обязательную еженедельную регистрацию политических. Таким образом, я перестал ходить с матерью и смотреть, как она отмечалась в толстой книге, лежавшей на столе у любезного толстого милиционера, может быть, бывшего городового.
Когда в Швейцарии в 1923 году Конради убил большевика Воровского, наступила тревога среди политических в Архангельске: родителей должны были выслать в уезд. После хлопот нас и, кажется, всех других ссыльных оставили в покое. Конец первых счастливых трех лет жизни обозначился повесткой в ЧеКа, где отцу и матери сообщили, что им предписывается не жить в шести главных городах и в пограничной полосе в течение следующих трех лет. Родители остались в Архангельске еще на три года. К концу шестого года жизни здесь я окончил предпоследний класс средней школы. Остался еще один год учения. После шести лет проживания в Архангельске родители получили разрешение жить в любом городе. Они решили вернуться в Петроград.
Советское среднее образование в Архангельске и Петрограде дети получали в школах, которые торжественно назывались «Едиными советскими трудовыми школами» номер такой-то или имени лица такого-то. Трудовая школа состояла из первой ступени с четырьмя классами и второй — с пятью. Продолжительность получения среднего образования, таким образом, составляла девять лет. Потом срок обучения в средней школе был удлинен до десяти лет. Несмотря на то, что школа была и единая, и трудовая, и советская, школы отличались одна от другой в степени весьма значительной и по постановке образования, и по составу педагогов, и по степени «осовеченности». Почему в название «единых» школ было вставлено слово «трудовые», было неясно, и действительного смысла в этом слове не было. Школа, в которой мне пришлось учиться в Архангельске, называлась школой Второй ступени имени Ломоносова. До революции это была Ломоносовская мужская гимназия, расположенная на Троицком проспекте.
По этому проспекту торжественно ходил каждые десять минут красный вагон дореволюционного трамвая. В морозы и сильную метель трамвай останавливался иногда на два дня. Архангельск (город, названный именем святого Архангела Михаила), основание которого относят к 1584 году, был не только центром самой обширной губернии в Европейской России, но и значительным морским портом, не замерзающим почти семь месяцев в году, через который шла торговля лесом, шел экспорт за границу пиленых лесных материалов, особенно балансов для крепления шахт Англии.
Норвежские и английские пароходы, груженные круглыми, очищенными от коры, светло блестевшими при низком северном солнце балансами, шли вниз по узкому рукаву Северной Двины, глубокой Маймаксе. Порт замерзал на пять месяцев, многочисленные широкие рукава двинской дельты покрывались метровой толщины льдом.
Еще в те, сравнительно благополучные времена советского нэпа, в городе появлялись на своих оленях, запряженных в нарты, самоеды. Они занимались в Архангельске тем же, чем чухонские вейки в Петрограде: их нанимали на час или на два, и они несли седоков с большой быстротой по покрытой льдом Двине. Отец брал меня и сестру, когда в первые три года моей жизни в Архангельске еще все было благополучно у родителей, прокатиться на быстрых оленях в упряжке. Лед большой прочности представлял известные удобства: по нему прокладывали трамвай через главное русло на Архангельск-пристань (в мой приезд он еще не был проложен) и в Соломбалу, главный пригород, через Кузнечиху, тоже большой рукав величественной Северной Двины.
Ломоносовская советская единая трудовая школа в мои годы, могу смело сказать, не была ни советской, ни единой, ни трудовой. Ее директором был Василий Васильевич Минаев (Минаев В.В. (1894 хутор Первый-Нижний Митякин. На Дону – 8.11.1949 Москва) – расстрелян.), математик и геодезист, окончивший Петербургский университет и находившийся в ссылке в Архангельске.
Город сохранил самобытные русские черты. Как могу, дам о них беглое представление.
Собор, церкви, главная улица и базар — места, где бывает сосредоточена жизнь в губернском городе. В Архангельске к этим местам добавляются пристани и набережная реки. Город в то время располагался на узкой полосе твердой земли (одной версты с небольшим шириной), тянущейся вдоль реки Северной Двины и граничащей с тундрой, которую называли «мхами» и говорили «на мхах», когда дом стоял на окраине. Между рекой и тундрой проходило три проспекта: Троицкий (Павлина Виноградова после 1917 года), Петроградский и Псковский, проходивший по окраине города вдоль тундры. Город тянулся вдоль реки, я думаю, верст на 5–6, начинаясь на севере в том месте, где отходит река Кузнечиха, и кончаясь у монастыря Михаила Архангела, за которым шли Шестая верста и лесопильные заводы. Пересекая проспекты, начинаясь от набережной и упираясь во мхи, шли многочисленные поперечные улицы. Торговый центр города находился на Троицком проспекте между Соборной и Поморской улицами, которые получили позже новые названия.
Собор стоял посередине большой площади, которая превратилась в огромный пустырь, когда собор снесли. Он был при жизни своей высок, была церковь внизу и во втором этаже, виден был своими белыми стенами далеко с воды наблюдателю со шхун и пароходов, проходивших по Северной Двине даже вдали от берега. Собор был пятиглавый, с высокими башнями над вторым этажом. Рядом стояла величественная белая колокольня. На первую Пасху в Архангельске мне удалось звонить в колокола две-три минуты, простояв с отцом в очереди на лестнице, ведущей к площадке, где висят колокола.
Из церквей были: Рождественская на Троицком проспекте в середине сквера, широкая и приземистая, всегда темная внутри, с мерцающими лампадами; Успенская церковь на высоком берегу на набережной. Собор Михаила Архангела стоял за высокими белыми стенами монастыря. Монастырь, по преданию, был построен при Иване IV. Вокруг монастыря стали тогда селиться первые русские люди.
В числе больших и красивых зданий города был белый с колоннами губернаторский дом, расположенный напротив Ломоносовской гимназии, в мое время ставший «губисполкомом». Приятно тут вспомнить, что в 70-х годах в Вашингтоне мне пришлось познакомиться с дамой, которая жила в этом губернаторском доме с колоннами более 60 лет назад, когда ее отца, адмирала Н. Римского-Корсакова (Римский-Корсаков Николай Александрович (1852–1907) – контр-адмирал. Архангельский губернатор в 1901–1904 гг.), Государь назначил губернатором Архангельска. Так много общего нашлось что вспомнить с Ириной Николаевной, по мужу Миштовт (Миштовт Ирина Николаевна 12.10.1882 – 4.02.1972 Вашингтон) о суровом Архангельске, где обжигающий мороз держится около двух месяцев в году, a снег засыпает тротуары и улицы так, что жильцы старательно разгребают его по утрам, чтобы вылезти из своих занесенных домов. Вспомнилась и Немецкая слобода с ее зажиточными особняками, где, жили русские немцы и голландцы, составлявшие культурный слой города вместе с купечеством и местной педагогической элитой. Эта элита составила кадры советского Лесного института в тридцатых годах. Дети этих русских немцев учились со мной в школе. Отцы их позже пострадали в ЧеКа.
Ольгинская женская гимназия была в конце города, уже на набережной Кузнечихи. Был красивый, высокий трехэтажный дом ЧеКа, оштукатуренный в белый цвет, переименованный вскоре в ОГПУ, на Троицком проспекте напротив Рождественской церкви. Здание Водосвета на Полицейской улице, почти у набережной, возвышалось с каланчой над крышей вроде петроградской Городской думы на Невском. Водосвет тоже блистал белизной. Красивое здание Государственного банка было одним из главных на Троицком проспекте: оно было вновь оштукатурено в приятный дымчато-розовый цвет. Деловые операции начинали развиваться в нем в зиму 1922/23 года в связи с наступлением нэпа. Банк был зданием с обширным внутренним двором, покрытым серым асфальтом. Во внутренних частях здания помещались превосходные, похожие на столичные, квартиры для служащих, где впоследствии мне пришлось бывать с родителями и есть у знакомых вкусные пирожные. Поесть вкусных пирожных было немаловажным событием для меня в те детские годы, особенно после петроградского полуголода у бабушки.
Базар был хорош в Архангельске, он дополнял лицо города. Зимой базар отличался от летнего. Он не был похож ни на один базар в других русских городах. Зимой вблизи замерзшей реки стояли сани с запряженными в них косматыми лошадьми, от которых шел пар на морозе. На санях-розвальнях лежала грудами замерзшая, как камень, серая, с яркими на солнце искрами, рыба. Была хрупкая навага, которую мужик в тулупе с безменом в руках отвешивал горожанке и давал ей товар с походом. Были такие же сани со свежей замерзшей стеклом селедкой. На другом возу был чинно уложен с большими жабрами и длинным хвостом налим из двинской чистой воды — хорошая архангельская рыба. В ларьках лежал товар более дорогой — лесная дичь, но тоже грудой были навалены серые рябчики, висели пестрые, с рыжим отливом, тетерева, но особенно много было глухарей с темным серым крылом.
Другие ларьки торговали мясом, которое медленно появлялось на базаре после провозглашения нэпа. Особенно большой сектор городского рынка заполняли молочные продукты, потому что главный продукт деревенского хозяйства вокруг Архангельска на островах — молоко, а на молочные продукты в городе был большой спрос. С первых дней моего приезда в Архангельск мать брала меня с собой на базар. Молоко покупали только в одной мере, покупали «полагунью» — нельзя было купить меньше, — составлявшую, вероятно, 4 литра. Полагунья — деревянная кадушка, или ведерко с заделанным верхом, с небольшим отверстием в виде лунки, закрытым куском дерева, проложенным тряпкой. Покупатель шел с жестяным ведерком, куда крестьянка выливала из полагуньи молоко. Оно было таким густым и жирным, что покупателю не приходило в голову его пробовать при покупке.
Другим товаром была сметана с крынок. Крынки, глиняные сосуды (горшки), стояли на возах. Крестьянка ловким движением деревянной ложкой снимала с крынки сметану, а оставшуюся простоквашу оставляла себе для приготовления творога. Масла на возах не было, его выделывали на маслобойных заводах, и оно шло в ларьки, где продавалось завернутыми в пергамент фунтиками. Уже зимой 1922/23 года изобилие началось на базаре, за исключением масла и мяса, которые только начинали показываться в торговле. В ту зиму магазинов в городе было еще мало, все питание шло с базара. Крестьяне привозили товар на лошадях по замерзшей реке. Все деревни были расположены на другой стороне Северной Двины на островах, на городской стороне их не было. Поэтому дважды в году происходил перерыв в снабжении города продуктами с базара: осенью при ледоставе и весной при ледоходе.
Базар летом менее живописен. Все товары привозились на карбасах. Архангельская шестивесельная деревянная лодка с тремя или шестью гребцами шла из деревни в город на длинные расстояния, до 5–8 верст и больше. На карбасах был примитивный парус, который гнал карбас при благоприятном ветре много быстрее, чем он шел на веслах. Гребли и бабы в цветных кофтах, и мужики в серых рубахах. На руле сидел мужик. Доход от базара был хорош, и деревня богатела. Бедных деревень, даже в дальних окрестностях Архангельска, в то время не было. Карбаса стояли около базара вдоль пологого низкого берега, уткнувшись носом в мокрый песок, почти вплотную друг к другу, как на американских паркинг-плэйс стоят автомобили. Торговали и с карбасов, и выносили товар, выкладывая его на столы у воды. Рыбу привозили и летом, но такого изобилия ее, как зимой, не было. Рыбу сдавали в магазины, где ее могли хранить на льду.
Я не помню в Архангельске ни грибов, ни ягод. На далеком севере они не растут. Поздней осенью поспевала в тундре только ярко-красная морошка, на вид вроде малины, ягодка с тонким вкусом, но с большими косточками в каждой ягоде, которая годна для варенья, а зимой продается моченой.
К достопримечательностям Архангельска отнесу еще городской театр в деревянном, обшитом серо-зеленым тесом здании с примадонной Светловой (Светлова Софья Андреевна ( – после 1929)), толстой дамой, но хорошей актрисой. В город однажды приехала опера, ставили «Дубровского». Взяли нас, детей. К великому нашему разочарованию, главное событие из этой оперы — пожар — на сцене не показали.
Есть полоса в умеренном климате Северного полушария, где контрасты зимы и лета самые большие. Север России и Сибирь относятся к таким странам, где жизнь разбита на два сезона, жизнь летом протекает совсем иначе, чей зимой. Зима там лютая, а лето хорошее. Нет таких контрастов в западной Европе или теплых странах. Контрасты сезонов особенно велики в Архангельске, который веками был самым северным русским городом, пока не вырос Мурманск. Зиму можно назвать главным сезоном в Архангельске, а ледостав и ледоход — главными его событиями. Начинает тихо плыть осенью шуга в неторопливом течении могучей реки, серая и одновременно белая в пасмурный день, серебристая, сверкающая, искрящаяся в ясный день в лучах низко стоящего солнца. Пароход «Москва» легко раздвигает ее, доставляя пассажиров через Двину из города на вокзал Архангельск-пристань. Никто не стоит на палубе, пассажиры прячутся в больших каютных помещениях. Проходят дни, становится холоднее, шуга скопляется у берегов, и поле шуги простирается все дальше к середине реки. Бывает, что поле это соединяется вдали от берега с другим таким же, а между ними образуется свободное ото льда открытое пространство воды. Достаточно двух-трех ночей с крепким морозом, чтобы тихая заводь, обрамленная полями шуги; замерзла, превратившись в идеально ровный полированный лед, к радости детей и взрослых конькобежцев. Вода еще видна сквозь прозрачный лед, отчего лед выглядит, как сталь, почти черным. Тут начинается раздолье: весь город на коньках — скажу с небольшим преувеличением, — вероятно, только бабушки боятся выехать на коньках. На суше таких катков не бывает, только природа творит чудеса.
Бывают, однако, годы, когда такие ровные ледяные поля на Двине не образуются. Может быть, был ветер при ледоставе и разогнал шугу, может быть, температура не опускалась достаточно быстро, чтобы сковать полыньи, не каждый год счастье выпадает на долю конькобежцев. Особенный спорт возникает на Двине в те удачные зимы, когда образуются великолепные ледяные поля: конькобежец несется под парусом. Он держит треугольный парус в руках и им маневрирует так, что может нестись с большой скоростью почти в любом направлении. Мне пришлось бывать на коньках на Двине в те удачные зимы и пробовать кататься под парусом, что нелегко: виртуозом я не сделался и своего паруса у меня не было. Конькобежный сезон на Двине кончается, когда снег заваливает лед, предоставляя уже лыжникам необъятные просторы для бега кросс-каунти, как называют в Америке метким словом бег или ходьбу на лыжах. Умельцы пробуют и на лыжах передвигаться под парусом, что много сложнее, чем на коньках.
Город под снегом с ноября до марта, но в культурные эпохи улицы чисты для санного транспорта, а тротуары — для пешеходов. В годы нэпа, которые застали меня в Архангельске, жизнь вошла в колею, почти как в старое время. Трамвай ходил вдоль всего города почти без перерывов, доставлялись и дрова жителям города, и даже вода на водокачках не замерзала, наверное, по случаю нэпа. Водопровода не было во многих домах, даже очень хороших. Вероятно, его нет и сейчас в старых домах. Воду носили в ведрах с водокачек, расположенных на углах. Моим родителям повезло: все три квартиры, в которых мы жили, были с водопроводом. Зимы снежные, но не такие снежные, как я видел, живя в Канаде, в Квебеке. В Квебеке была зима, когда Дом наш так занесло, что можно было подняться со снежного сугроба па крышу.
В Архангельске, я думаю, за зиму снегу выпадает раза в два меньше, чем в Канаде, но у нас в Архангельске морозы были сильнее и продолжительнее. Когда вся природа подо льдом и под снегом, действует уже городской каток в Летнем саду. Он занимал целый квартал и почти весь заливался опытными каткостроителями водой, образуя и открытые пространства, и ледяные дорожки под ветвями деревьев.
Ледоход — событие, наступающее внезапно. Только по слухам узнавалось, что лед уже тронулся при слиянии Сухоны с Вычегдой, образующих Северную Двину, а несколько дней спустя сообщалось, что лед тронулся у Холмогор, значит, через день или два наступит ледоход в Архангельске. Ледоход на реках, текущих на север, — событие бурное, драматическое, иногда внезапное, раньше ожидаемого времени, в противоположность им на реках, текущих на юг, ледоход начинается с низовья и постепенно, и довольно спокойно распространяется вверх по течению. На Двине лед ломается в верховьях, в южной части реки, когда в низовьях, на севере, он еще стоит твердым покровом. Разлом льда происходит от напирающего потока льдин с юга; льдины стремительно давят и влезают на еще стоящий лед впереди и разламывают его или образуют торосы; лед наносится течением, образуя опасные ледяные горы в русле реки. Шум, подобный стону, разносился в Архангельске, когда начинал ломаться лед. Почти метровой толщины ледяные поля начинали медленно двигаться, влезая на нетронутый лед ниже города на Кузнечихе и в Корабельном русле. Через день поля начинали колоться на куски, все еще способные держать тяжесть человека, когда мальчишки ради забавы прыгали с одной льдины на другую.
В первые годы моей жизни в Архангельске был построен великолепный деревянный мост через Кузнечиху, ширина которого приблизительно равна полуверсте. Мост соединил город с пригородом — Соломбалой. С осени было открыто движение. Весной того же года ледоход был особенно бурный, торосы громоздились и у города, и в верховьях Кузнечихи, где она отходит от главного русла. Торосы, не выдержав натиска все прибывающего с верховьем льда, подняли уровень воды, всплыли на воде и прорвались. Поток быстро текущей воды, несущей горы льда, обрушился на сверкавший еще свежим деревом искусно построенный мост. С сокрушающей силой горы льда и воды напирали на мост. Ранним утром, еще на рассвете, под напором силы воды и льда средняя часть моста была разрушена и смыта полностью, несколько пролетов были унесены вниз по течению. Остатки моста с обоих берегов так и остались стоять на долгие годы, а снесенные пролеты уплыли вниз, а потом задержались на низких зеленых берегах Кузнечихи и долгие годы лежали, постепенно становясь серыми от дождей и непогоды, пока не сгнили на берегу…
